В девяностые

«Жена-татарка, мать-еврейка, батя-немец,
А сам я — вроде, русская душа».
Живу в Рязани, мне ни холодно, ни жарко,
Вот только денег не хватает ни шиша.

Друзей полно, хорошие ребята.
Мне всё равно, каких они кровей.
Такие есть — родней родного брата,
Их паспортов не видел, хоть убей.

Узбеки заживо сожгли намедни турка.
Душа и разум их во власти сатаны.
Мне на вокзале рассказал об этом урка,
Бежавший с турками в Рязань из Ферганы.

В Тбилиси чёрт загнал помыться в баню — 
Как турок, сам из Грузии бежал.
Я ж в детстве был подвергнут обрезанью — 
Отрезали б, коль в бане был кинжал.

И плакал ночь, и трясся на перроне.
Кумекал, кушая рублёвый их лаваш.
Сын пахаря, в мозолях все ладони,
По вкусу чувствовал — в лаваше хлеб-то наш.

По мне долой все денежные знаки!
Меняешь килограмм на килограмм?!
У нас на тыщах га в России злаки,
А что у вас и сколько — знаешь сам.

Вот килограмм гвоздей, они с Урала.
Тебе, грузин, обширный строить дом!
Давай-ка, из коньячного подвала
Неси кило, там сговоримся о другом.

Не верую ни в бога, ни в аллаха.
И далеко, увы, не иудей.
Залитый кровью камень Карабаха
Бросаю в оболваненность людей.

Когда же ты зашевелишь мозгами,
Многострадальный мой народ простой?
Бугры дерутся нашими руками
За жирный куш, за ложный титул свой.

Россия — мать, кормилица и прачка,
Вновь у сынов твоих на языке
Кровавые слова — «свобода! стачка!» 
Каким-то будет знамя на древке?