Гордость, 
       мысль, 
           красота – 
                     все об этом давно 
     отгрустили. 
Все креститься привыкли, 
                     всем истина стала 
     ясна... 
Я последний язычник 
 Среди христиан Византии. 
Я один не привык... 
            Свою чашу я выпью до дна. 
Я для вас ретроград – 
 то ль душитель рабов и народа, 
То ли в шкуры одетый 
 дикарь с придунайских равнин... 
Чушь! 
 Рабов не душил я – 
    от них защищал я свободу. 
И не с ними – 
 со мной 
    гордость Рима и мудрость Афин. 
Но подчищены книги... 
   И вряд ли уже вам удастся 
Уяснить, как мы гибли, 
     притворства и лжи не терпя, 
Чем гордились отцы, 
   как стыдились, что есть ещё рабство. 
Как мой прадед сенатор   
    скрывал христиан у себя... 
А они пожалеют меня? 
    Подтолкнут ещё малость: 
Что жалеть, если смерть – 
    не конец, а начало судьбы. 
Власть всеобщей любви 
    напрочь вывела всякую жалость, 
А рабы нынче – все. 
    Только власти достигли рабы. 
В рабстве – равенство их: 
    все – рабы, и никто не в обиде. 
Всем подчищенных истин 
    открылась на свет простота 
Миром правит Любовь, –   
    и теперь можно жить
    ненавидя. 
За Христа и Любовь, 
    каждый час распиная 
    Христа. 
Нет, отнюдь не из тех я, 
    кто гнал их к арене и плахе, 
Кто ревел на трибунах, 
    у низменной страсти в плену. 
Все такие давно 
              поступили в попы и 
     монахи. 
И меня же с амвонов 
    поносят за эту вину. 
Но в ответ я молчу. 
    Всё равно мы над бездной повисли. 
Всё равно мне конец, 
    всё равно я пощады не жду. 
Хоть, последний язычник, 
    смущаюсь я гордою мыслью, 
Что я ближе монахов 
    к их вечной любви и Христу. 
Только я – не они, – 
    сам себя не предам никогда я, 
И пуская я погибну, 
    но я не завидую им: 
То, что вижу я, – вижу. 
    И то, что я знаю, – я знаю. 
Я последний язычник. 
    Такой, как Афины и Рим. 
Вижу ночь пред собой. 
   А для всех ещё раннее утро. 
Но века – это миг. 
   Я провижу дороги судьбы: 
Все они превзойдут. 
   Всё в них будет: и жалость, и 
     мудрость... 
Но тогда, 
 как меня, 
    их потопчут другие рабы. 
За чужие грехи 
   и чужое отсутствие меры, 
Всё опять низводя до себя, 
    дух свободы кляня: 
Против старой Любви, 
   ради новой немыслимой Веры, 
Ради нового рабства... 
   Тогда вы поймёте меня. 
Как хотелось мне жить, 
   хоть от жизни давно отгрустили, 
Как я смысла искал, 
   как я верил в людей до поры... 
Я последний язычник 
   среди христиан Византии. 
Но отнюдь не последний, 
   кто видел, 
     как гибнут миры.