Лист покинул ветвистое лежбище;
испещренный морщинами времени
задержался в последнем убежище –
в царстве миром отвергнутой зелени.

Слух врезая в дожди желудевые,
он надеялся в каждом шуршании
уловить по весеннему новые,
утопающие в зацветании песни юности.

Гнилью ухоженный,
старец вспомнил с неясным волнением,
как он прежде — прекрасно сложенный, —
звездный луч целовал с упоением.

Нет, не зрелость, а юность пылкую
вспоминал у дверей забвенности
и последней зеленой жилкою
он поклялся кому–то в верности.