Мы шли этапом, и не раз, колонне крикнув: "Стой",
Садиться наземь в снег и грязь приказывал конвой.
И равнодушны и немы, как бессловесный скот.
На корточках сидели мы до окрика: "Вперёд!"

Сто пересылок нам пройти пришлось за этот срок.
И люди новые в пути вливались в наш поток.
И раз случилось среди нас, пригнувшихся опять,
Один, кто выслушал приказ, он продолжал стоять.

И хоть он тоже знал приказ, в пути зачтённый нам,
Стоял он, будто не слыхав, всё также в рост и прям.
Спокоен, прям и очень прост среди склонённых всех,
Стоял мужчина в полный рост, нам нами глядя вверх.

Минуя нижние ряды, конвойный взял прицел,
"Садись!- он крикнул, - слышишь ты? Садись!", но тот не сел.
Так было тихо, что слыхать могли мы сердца ход...
И вдруг конвойный крикнул: "Встать! Колонна, марш вперёд!"

И мы опять месили грязь, не ведая куда,
Кто с облегчением смеясь, кто бледный от стыда.
По лагерям кого куда нас разбросало врозь,
Но даже имени его узнать мне не пришлось.

Прошло с тех пор уж много лет, закончились срока,
Как будто прошлой жизни нет, зима не на века.
Но мне высокий и прямой запомнился навек
Над нашей согнутой толпой стоящий человек.
Над нашей согнутой толпой стоящий человек.